В прошлом году вышла в свет книга Тимура Петровича Новикова “Новый русский классицизм” - предварительный итог его поистине подвижнической деятельности по возрождению лучших традиций в изобразительном искусстве. Разумеется, поскольку подмеченную Вёльфлином циклическую закономерность развития живописи и скульптуры можно считать достоверно установленной, не приходится сомневаться, что за периодом господства абстракционизма и родственных ему течений должно закономерно последовать возрождение форм искусства, в которых связь изображения с реальным объектом, послужившим для него толчком, является непосредственно ощутимой. Но если о зле сам Иисус сказал: “... надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит”. (Матф.18.7.), то разве справедливо в отношении блага, что даже тогда, когда оно должно придти закономерно, честь и хвала его провозвестнику и борцу за его торжество?

Общество в России и во всём цивилизованном мире нуждается в духовной пище, а если выражаться на языке, более близком научному, утрачивает ценностные ориентации, которые ведут к экономическому прогрессу, политической стабильности, обогащению духовной жизни хотя бы меньшинства населения, и усваивает эгоистические ценностные ориентации, ведущие общество и индивидуумов вместе с ним к гибели. Наивные по форме призывы к поиску российской национальной идеи абсолютно правильны в основном – как напоминание о смертельной опасности идеологического вакуума. Сложившееся положение всего нагляднее можно охарактеризовать языком религии: до крайности ожесточилась борьба дьявола с Богом за души людей.

Ни искусство, ни литература решающей роли в этой борьбе играть не могут, но им дано оказывать влияние – большее или меньшее – на души людей, причём представляется бесспорным, что искусство фигуративное всегда может занять больше места в мироощущении человека и целых слоёв общества, чем искусство беспредметное. Вспомним, какой резонанс в русском обществе вызвал конфликт между тогдашними “академистами” и “передвижниками”, хотя сейчас, пожалуй, ясно, что обе стороны были неправы. Живопись и скульптура оказались близкими к центру внимания просвещённой части российского общества. Мог ли иметь такой общественный резонанс спор между подражателями “чёрного квадрата” и сторонниками искусного нагромождения красочных мазков? Конечно, искусство фигуративное вне зависимости от его имманентной эстетической ценности всегда будет ближе к главному в жизни, чем искусство абстрактное или до схематизма условное.

Однако, если наступление времени доминирования фигуративного искусства закономерно, вопрос о сравнительной роли различных его направлений в ближайшем будущем остаётся открытым. Тимур Петрович ратует за возрождение и процветание творческого метода, опирающегося прежде всего на античные традиции. Автору данных строк всегда приветствовавшему возрождение античных традиций в самых различных сферах духовной жизни, такая позиция глубоко симпатична. Как известно, в античном изобразительном искусстве доминировали определённые формы идеализации – “улучшенное подражание природе”. Эту струю античного искусства воспринял в первую очередь Ренессанс, она же очевидным образом питает и Новую Академию, Она явным образом нужнее всего в обстановке духовного кризиса в России и во всём цивилизованном мире. Хотелось бы думать, что ей присуща имманентная эстетическая ценность, хотя в этой области объективное суждение наталкивается на принципиальные трудности. Но сразу встаёт вопрос и о месте других направлений. Античные корни имеет и натуралистическое направление, выдвигающее своим принципом предельно точное воспроизведение действительности. Его отлично характеризуют анекдотические истории о воробьях, слетавшихся клевать нарисованные на полотне зёрна, и о быке, которого привлекла отлитая из бронзы тёлка. На самом деле, буквальное следование этому принципу, видимо, просто невозможно: он не осуществляется даже в фотографии. Совсем далеки от воспроизведения действительности и претендовавшие на это картины Лактионова с их тщательно выписанными “натуральными” деталями вплоть до шерстинок кошки. Античные корни имеет и концентрированное и преображённое изображение ужасного. Сюда относятся, прежде всего, многочисленные изображения Гигантомахии, из которых само известное – фриз Пергамского алтаря. Это направление подхватили Боттичелли в его иллюстрациях к дантову аду, Иероним Босх, Гойя в “Каприччос”. Мне кажется, что эти произведения не нуждаются в защите и безоговорочно доказывают высочайшую ценность этого направления, задевающего в нашей душе какие-то глубокие струны.

Сомнения начинают одолевать меня только сейчас, когда я подхожу к стремлению обобщить, углубить, сделать полноценным или даже высшим предметом искусства безобразное, отвратительное. Корни этого направления также уходят в античность, в древнюю Грецию: Аристотель в своей “Поэтике” говорит о художнике Павсоне, который, видимо, специально выбирал для изображения людей худших, чем обычные. В нашем распоряжении изображений так называемых флиаков – актёров дорийской комедии в Южной Италии, персонажи которых неизменно грубо безобразны; известны удивительно выразительные скульптуры пьяных силенов, пьяных старух... На этот путь встали в России некоторые эпигоны передвижничества, в Германии после первой войны этот метод вдохновлял экспрессионистов, многие произведения Сальвадора Дали относятся сюда же. Часто к безобразному примешивается ужасное, но это не меняет сути дела. Имеет ли право на существование и одобрение и это направление? Если бы у меня в руках была власть запрещать, я бы промолчал: слишком опасно навязывать свои пусть искренние, честные, но всё же только свои убеждения. Но такой власти у меня нет, нет её (пока?) и у Новой Академии, и я всё-таки решаюсь высказаться: может быть, не будем ходить смотреть на такое?

Античное наследие – в политических идеях и в философии, в поэзии и в изобразительных искусствах, едва ли не во всех сферах человеческой деятельности – поистине универсально. Но его усвоение не может быть беспроблемным: на нас ложится ответственность и за воспринятые и за отвергнутые традиции.